Три дня прожила она в избушке, питаясь крупой и консервами.

Через минуту с паровоза спрыгнул человек в черной кожаной куртке и в черном летческом шлеме. Это был легендарный комиссар шестого финского полка Тойво Антикайнен.

- Ты зачем тут? - строго спросил он, вкладывая в кобуру револьвер.

- Медведь на меня охотится, - сказала Маша и подняла к груди мешок с сухарями.

- Медведь? Это никуда не годится! Мы в Петрозаводск.

- А я до Медгоры, если не против?

- Вы верно белогвардейка? Бушлат на вас офицерский. Ну, это не важно. Только белых там нет. Уже несколько дней как все убежали.

Маша, понимая, что нужно что-то говорить, спросила про Кульманса, хотя и знала, что он мертв.

- Вы такой любезный, Вы не знаете Петера Кульманса?

- Знаю, конечно.

- Он жив? - спросила она.

Голос у Маши задрожал и сломался, а из глаз брызнули слезы.

- Да, он жив. А Вы ему кто?

- Жив, - шептала она и плакала.

- Так, Вы не белогвардейка?

- Я не знаю, кто я, не знаю, - сказала она.

Антикайнен посадил Машу в штабной вагон, который один из состава был пассажирским, и поезд продолжил движение.

Отбытый у белых шикарный спальный вагон состоял из четырех двухместных купе, в которых разместился штаб шестого полка. Где-то в конце вагона стучала пишущая машинка. Купе Антикайнена было первым от тамбура. Он усадил ее на широкий бархатный диван, а сам сел напротив.

- Как же Вы оказались на рельсах?

Маша ощутила неодолимое желание рассказать все этому хмурому, совсем не знакомому человеку.

- Петер взял меня на бронепоезд. Он боялся за меня, боялся, что город возьмут белые и я была с ним. Я была больна, потом было сражение. Бронепоезд разбили, а меня нашел мой жених - Антон Львович Брусницкий.

- Вы говорите Брусницкий?

- Да.

- Интересно я воевал под его командованием. Это было в шестнадцатом.

- Я видела Петера в крови. Я думала, он погиб.

- Он не погиб. Был контужен, сейчас опять воюет. Вот телеграмму мне прислал: «Фронт прорван, гоним белых на Мурманск».

- Слава Богу, что он жив. Я столько плакала из-за него. Ну, после моего выздоровления мы повенчались на острове в монастыре. Из Кеми ехали на собаках. Они испугались волков, и вынесли сани на лед. Муж погиб на моих глазах. Сани и собаки, все ушло под лед. Как-то быстро ушли, я даже понять не успела. Потом я видела двух волков. Они смотрели мне вслед, но не тронули. Нашла охотничий домик, там жила три дня. Ночью пришел медведь, напугал меня. Ну, вот и все.

- Хотите встретиться с Петером?

- Очень хочу.

Поезд шел не спеша. Все это уже была территория красных. Антикайнен принес чай в подстаканниках хлеб и колбасу.

- Еще недавно было совсем плохо с едой. Город голодал, а сейчас мы отбили у белых много провизии. Сейчас хорошо. Угощайтесь.

Маша стала, есть хлеб с колбасой и запивать несладким чаем.

- Вы девушка образованная, верно и пишите и читаете.

Она кивнула.

- Ну, вот будете наших деток грамоте учить.

- А каких деток?

- Да, любых. Дети везде дети и очень радуются, когда им уделяют внимание.

Маша снова кивнула.

- А родители Ваши? Что с ними?

- Родители? - Маша задумалась. - У меня никого нет. Кульманс только.

Антикайнен вздохнул, затем достал планшетку и стал что-то отмечать карандашом. До самого Петрозаводска он с Машей больше не разговаривал. Только еще раз принес чай, на этот раз с куском сахара. Улыбнулся, сказал, что сахар выменял на табак. Люди могут быть хорошими, думала Маша, если их не разводит вражда. А если разводит, то становятся они как волки, нет хуже волков. Перед въездом поезда в город Антикайнен с двух сторон паровоза укрепил красные флаги.

Однако мы порядком подзабыли еще одного нашего героя. Нам пора вернуться к нему. Это Тойво Рихеранта - богатый финн, брата которого Петер Кульманс расстрелял за спекуляцию. На дворе уже май. Дороги подсохли. Тойво засобирался в Петрозаводск. Он запряг двух лошадей в рессорную бричку взял в дорогу запас еды, воды и сунул за ремень револьвер. Ранним утром он выехал со двора. Дочь стояла и смотрела ему в след, до тех пор, пока бричка совсем не исчезла из глаз.

Сначала шли узкие как полотенца полосы обрабатываемой земли. Они словно перевязанные узелками редких деревьев тянулись довольно долго. Это было узкое лоскутное полотенце с плохоньким черноземом, которое в разных местах уже освобождалось от снега. Хорошей земли для угодий в Карелии мало, поэтому засеивался каждый клочок.

Бричка въехала в лес. Солнце поднималось над горизонтом как золотая круглая шапка. Вышло оно и закачалось на струйках теплого уже весеннего воздуха. Зазолотились уже оттаявшие стволы. Тойво видел, как между веток замелькали разные птицы, а на большой, широкой, как объятие великана, березе сидит толстая белка и что-то грызет. Тойво не понукал лошадей. Они сами неспешно везли тележку.

А волки, наши влюбленные волки, позавтракав тощим зайцем радостно бегали друг за другом. Они резвились как маленькие и даже, в порыве ребячества, ловили свои хвосты. Впервые матерый красавец был счастлив со своей новой подругой. Уже неделю она не допускала его до себя, под сердцем у нее завелась новая жизнь. Когда он по привычке пытался обнюхать ее, она садилась на задние лапы. Он знал что так и должно быть, что это нормально, что вскоре он станет гордым отцом и будет оберегать ее и потомство от всех возможных опасностей, которые таит в себе лес.

Довольно долго они носились и прыгали, пока дорога, по которой ехал Тойво Рихеранта, не оказалась совсем рядом. Волки издалека почувствовали лошадей и застыли как вкопанные.

Почувствовали волков и лошади. Сначала они побежали быстрее, а потом просто понесли.

Тойво, понимая, что где-то рядом волки, выхватил револьвер и расстрелял в сторону леса весь барабан.

Услышав выстрелы, волчица сразу легла, а самец несколько раз подпрыгнул и вдруг, завертевшись клубком, упал на снег. Пуля попала в глаз и прошла навылет сто метров - для нагана не расстояние. Мощный патрон от винтовки Баярд легко проломил череп серому хищнику, и тот тихо умирал.

Волк еще дергал лапами, но жизнь по капле неумолимо покидала его. Волчица, скуля, подползла к нему и стала смотреть на окровавленную морду своего боевого друга. Глаз его подернулся серой пленкой и вскоре потух. Он умер. Тогда волчица села и завыла на солнце так, будто это было и не солнце, а настоящая огромная на черном небе луна. Она оплакивала его так, как это может делать мать и жена в мире людей. Скорбь ее была бесконечна.

Возок Рихеранты постепенно остановился. Взмыленные лошади фыркали, крутя головами. Рихеранта открыл дверцу револьвера и высыпал пустые гильзы на дно тарантаса. Переменив патроны, он достал фляжку с квасом два крутых яйца ветчину и крепко позавтракал. Он ел и не знал, какое горе принес волчице, ел и не знал.

Весь день и всю ночь добирался Рихеранта до города. Дорога была не везде одинакова, приходилось объезжать ямы с подтаявшим снегом, а то и просто стоять, давая отдых коням. На рассвете следующего дня показалось предместье.

На заставе его окликнули. Рихеранта показал выданный белогвардейцами паспорт начальнику патруля, тот ухмыльнулся.

- Что везешь дядя? Оружие есть?

- Нет ничего, - сказал Тойво, предварительно спрятавший револьвер в тайник под сидением.

Два карела, лениво осмотрев повозку, велели проезжать. Тойво поехал по городу. Надо найти исполнительный комитет этих негодяев, думал он и, повстречав красноармейца, расспросил его о комитете.

Комитет располагался в большом губернаторском доме. Тойво тяжело, как мешок с отрубями, выпал из брички. Он вытащил из тайника револьвер и засунув его за пояс. Подошел к дому с колоннами.

Поезд, на котором ехала Маша, в городе встречали с оркестром. Оркестр играл интернационал. На площади перед вокзалом рабочий огромным деревянным молотом бил по голове смешного, пузатого буржуя, который от каждого удара приседал как марионетка. Маша еще из окна вагона увидела своего героя.

Петер был в своей обычной одежде и в кожаной фуражке со звездой. Его окружали пестро одетые люди с винтовками и какие-то женщины, судя по виду работницы или кухарки. Антикайнен со штабом раздвигал толпу. Маша видела в окно, как комиссар стал ему сразу что-то рассказывать, а Петер, оживившись, быстро пошел к ее вагону.

Маша выбежала в тамбур, забыв на диване мешок сухарей.

- Как хорошо, что ты нашлась, - воскликнул Кульманс, подавая ей руку. - Была в плену?

Маша кивнула. Лицо его излучало настоящее счастье.

- Больше мы не расстанемся. Судьба снова соединила нас, - сказал он.

Взяв ее за руку, Кульманс стал пробираться через толпу.

А тем временем Тойво Рихеранта зашел в здание исполкома. Он ждал секретаря, чтобы разъяснить ему свое дело. Наконец, тот пришел. Тойво стал сочинять историю. Он рассказал, каким уважением в Медгоре пользуются комиссар Антикайнен и латыш Кульманс, рассказал, что карелы охотники хотят создать свой карельский полк, наподобие финского, и что если комиссары дадут согласие, они приедут в город, и что ему нужен Кульманс для дальнейших переговоров.

Секретарь - высокий туберкулезник с красными от недосыпа глазами в прошлом наборщик в типографии, замученный всей этой революционной петрушкой, после последних побед совсем не сомневавшийся в намерениях Тойво, снабдил его адресом, и, пожав руку будущему революционному соратнику, ушел восвояси.

Рихеранта не спеша дошел до маленького домика, в котором квартировал Петер и, отойдя к соседней ограде, стал поджидать Петера.

Секретарь сказал, что он встречает состав с героями, а так как музыка уже прекратилась, то Тойво понял, что ждать ему осталось недолго. Он стоял, облокотившись на ограду, и курил. Слабое солнце, закрытое тучами, едва освещало эту тяжелую убийственную весну. Тойво увидел, что Кульманс идет не один, а с девушкой. Но это не может изменить моих планов, решил он и бросил под ноги недокуренную папиросу.

Он решительно, так же как ходил на медведя, двинулся им навстречу. Когда Кульманс с девушкой поравнялись с ним, заговорил:

- Вы Петер Кульманс? - вежливо спросил он.

- Да.

Петер отпустил Машину руку, и та отошла на несколько шагов от мужчин.

- Ребята карелы велели передать Вам вот это….

Рихеранта сунул за пазуху руку, вытащив револьвер, три раза подряд выстрелил Петеру Кульмансу в сердце.

Кульманс упал. Две пули одна за другой попали точно в сердце. Умер он сразу, не мучился. А Тойво Рихеранта обернулся к Маше, которая пережила второй огнедышащий ужас в своей судьбе.

- Он, - Тойво указал рукой на поверженного врага, - Он расстрелял моего брата за мешок зерна. Теперь ему досталось. Я стар. Уже похоронил жену, выдал замуж дочь. Прощайте солнце луна и звезды, прощайте птицы и звери, и ты весенняя листва тоже прощай, - сказал финн и быстро, быстрее, чем Маша успела хлопнуть ресницами, прижал револьвер к виску.

Раздался выстрел, и бездыханное тело упало перед дважды расстрелянной Машей. От ужаса ноги у нее подкосились, она села прямо в дорожную пыль. Все было кончено. Второй ее мужчина бесславно погиб на ее глазах, так же нелепо и бесславно, как и первый.

Она не плакала, уже не могла.

А что же волчица? Она осталась живой. Она плакала над убитым другом. Трогала лапой его остывающий труп. Ночью она выла на луну, выла с безнадежностью и отчаянием, а утром ушла в лес подальше от людей, которые могут приносить волкам и друг другу одно только горе. Инстинктом она понимала, что надо готовить логово, и что вскоре она станет матерью. Эта забота о потомстве вела ее все дальше и дальше в лес, где в глубокой лощине подальше от человеческого жилья она скоро родит двух смелых мальчишек. Они будут бесстрашны, умны и красивы, так же как и их погибший отец.

Маша долго сидела на пыльной дороге, пока вокруг не стала собираться толпа. Сначала рядом встал какой-то чумазый мальчишка, потом лавочник и две бабы-чухонки с бидонами молока. Наконец, подошли два пожилых красноармейца. Оба были усатыми, седыми, а на плечах винтовки с примкнутыми штыками.

Маша подняла на них красные от дорожной пыли, но совершенно сухие глаза.

- Найдите Антикайнена, это его друг, - сказала она, даже не пробуя подняться.

Она слышала вокруг гул человеческих голосов, но не различала слов, пока чья-то рука не опустилась ей на плечо. Это был комиссар шестого финского полка Тойво Антикайнен.

- Тебя пощадил?

Маша кивнула. Он поднял ее с земли и обхватил правой кукой за плечи. И вдруг она ощутила такую колоссальную силу, идущую от этого человека, от его руки, от вообще всего его образа, как будто у нее взлетела температура, а все тело будто наполнилось огнем, может быть даже огнем революции.

- Идем ко мне. Теперь ему не поможешь.

- Да, да, идемте.

Они шли по пыльной этой никогда не убиравшейся дороге. Дороге мертвых, которая, я верю, когда-нибудь станет дорогой живых.

Три месяца прожила Маша в доме Тойво Антикайнена.

Утром он уходил по своим революционным делам, а вечером возвращался. Неодолимая сила, энергия шла к ней от этого человека. Глядя на него, она будто горела в огне. Такое с ней было впервые, такого она не чувствовала ни с Петером, ни с Брусницким. Огонь охватывал ее от кончиков пальцев до самой макушки. Теперь захватил ее всю.

Вскоре Антикайнен уехал в Москву. Она скучала без его нетерпеливых объятий, без жесткой его щетины, без крепкого запаха табака, без взгляда, который врезался в ее сердце, как горячая пуля.

Еще через месяц она получила письмо: «Моя ненаглядная, драгоценная женщина, Маша! Я уже несколько дней как в Москве. Живу один в гостинице «Националь» в огромном номере с пальмами и роялем. Из окна вид на Кремль. На моем этаже много иностранцев. Всех нас собираются учить разным языкам, готовят для мировой революции. Город очень большой. Я пока ходил только по центру. Мне он кажется бесконечным. На улицах много людей и машин, много трамваев. Они ездят по рельсам и сильно шумят. С продовольствием лучше, чем у нас. На улицах продают пирожки с картошкой и капустой, вареные яйца и яблоки. Все это стоит дорого, но никто не прячется. Торгуют свободно. Был в Большом театре, смотрел постановку «Пламя Парижа». Танцевала популярная здесь Айседора Дункан. Очень понравилось. Встречался с товарищами Дзержинским, Петерсом и Цуншлихтом. Много говорили о совместной работе, о том, что надо заниматься с молодежью и кончать с безпризорщиной. Приведи к нам домой двух мальчишек-вепсов, что живут у дворника под лестницей. Они голодают, а мы вроде нет. Пусть поживут у нас. Я тебя Маша очень люблю, может быть даже больше самой революции и уж точно больше себя самого. Береги себя, не поднимай тяжести, тебе нельзя. Навсегда твой комиссар Тойво Антикайнен».

Яркое солнце влетело в прямоугольник окна и будто раскололо его на две половины. Она читала это письмо, и крупные слезы наворачивались ей на глаза так, что последние строчки плавали как в тумане. Это были слезы радости, слезы настоящего счастья. Ибо она любила, и любили ее. А что еще нужно, когда прекратилась такая долгая братоубийственная борьба?