ВКЛАД ЛАТИНОАМЕРИКАНСКИХ ЛИТЕРАТУР В МИРОВУЮ КУЛЬТУРУ XX ВЕКА

В послевоенный период, когда приобретает особую остроту политическая проблематика колониальных и неоколониальных стран, окрещенных тогда «слаборазвитыми» или «третьим миром», латиноамериканская литература наряду с вполне зрелыми произведениями известных писателей: Мануэла Бандей- ры, Эсекиеля Мартинеса Эстрады, Мурило Мендеса, Карлоса Друммонда де Андраде, Хуана Боша и Сиро Алегрии — обогащается такими значительными романами, как «Сеньор Президент» и «Маисовые люди» Мигеля Анхеля Астуриаса, «Перед бурей» Агустино Яньеса, «Адам Буэносайрес» Леопольдо Маречаля, «Царство земное» и «Потерянные следы» Алехо Карпентьера, «Сын вора» Мануэля Рохаса, «В замке моей кожи» Джорджа Лэмминга, «Педро Парамо» Хуана Рульфо, «Добрый генерал Солнце» Жака Стефена Алексиса, «Палая листва» Габриэля Гарсиа Маркеса, «Тропы большого сертана» Жоана Гимараэнса Розы. В течение одного лишь 1958 г. опубликованы «Голубь окрыленного народа» Гильена, «Война времени» Карпентьера, «Эстравагарио» Неруды, «Глубокие реки» Аргедаса, «Габриэла» Амаду, «Время насилия» Октавио Паса, «Кубин-ское начало в поэзии» Синтио Витьера.

Любой внимательный читатель отдает себе отчет в том, что творчество этих писателей есть результат переработки обширного неоднородного наследия. Но, кроме того, читатель должен заметить, что если в историческом плане мир, в котором создается эта литература,—мир «слаборазвитый», то его литературіа, в которой этот мир получает самобытное отражение, совсем не обязательно является «слаборазвитой», а, напротив, во многих отношениях может быть названа большой ли іературой.

И все-таки, несмотря на то что эта литература выдвинула выдающихся писателей и несмотря на то что некоторые из них стали известны далеко за пределами наших стран (в 1945 г. Габриэла Мистраль получила Нобелевскую премию по литературе; начиная с 50-х годов уже ни у кого не вызывали удивления произведения таких писателей, как Борхес, Кар- пентьер, Астуриас, Амаду, Сезер, Неруда и Гильен), только с 60-х годов можно реально говорить о вхождении латиноамериканской литературы в большой мир, о ее органической связи с мировой литературой. Этот факт отзовется эхом в статье Роже Кайюа, опубликованной в 1965 году в «Монд»: «Латиноамериканская литература—это великая литература завтрашнего дня, ей будет принадлежать место, равное тому, какое занимала великая русская литература в конце прошлого века или североамериканская в 20—40-е годы XX века; пробил час Латинской Америки». Любопытно сравнить эти слова с некоторыми строками «Коммунистического Манифеста». Как известно, К. Маркс и Ф. Энгельс указывают, отталкиваясь от примера Гёте: «Национальная односторонность и ограниченность становятся все более и более невозможными, и из множества национальных и местных литератур образуется одна всемирная литература» . Но в «Манифесте», основанном на том главном, что было достигнуто человечеством до 1848 года, Россия и США, о чьих литературах говорит Кайюа, не брались в расчет; это был знак того, что их вес на мировой арене был слишком мал. Несколько десятилетий спустя ситуация значительно изменилась: при опубликовании русского издания «Манифеста» в 1882 г. авторы, касаясь последней главы документа, указывали на этот факт: «В ней недостает как раз России и Соединенных Штатов!»—и добавляли: «До какой степени изменилось это теперь!»2 Эти слова, естественно, справедливы и для последующих периодов, когда русская и североамериканская литературы получают широкое мировое признание. И если тогда имелись достаточные основания, чтобы не упоминать Латинскую Америку в «Манифесте», совершенно иначе предстает перед нами наша действительность во второй половине XX века. Восемью годами позже появления статьи Кайюа, в 1973 году, советский литературовед В. Н. Кутейщикова, вслед за пророческими словами французского исследователя, говорит о роли Латинской Америки в развитии мировой литературы, которая, оставаясь до совсем недавнего времени на периферии мирового исторического культурного процесса, «сегодня решительно выходит на авансцену». Но Кутейщикова не ограничивается лишь констатацией этого факта, она объясняет причины данного явления: «...Новаторские явления латиноамериканской литературы 50—60-х годов обычно рассматриваются в связи с освободительным движением, начало которому положила Кубинская революция... Сегодня... становится очевидным, что выдающиеся художественные достижения писателей этого кон- тинента невозможно рассматривать вне общемирового литературного контекста, вне связи с общим кризисом идеологии колониализма и европоцентризма и тем более вне связи с национально-освободительной борьбой, которую ведут народы «пылающего» континента»...

Мы знаем, что литература помогает исследованию действи-тельности или отдельных ее аспектов — тех, которые приковывают внимание по причинам вовсе не эстетическим, но именно литература способна привлечь к ним внимание и по причинам чисто художественным. Подобное мы наблюдаем в последние годы в Латинской Америке. События 1959 года* вызвали горячий интерес к региону во всем мире, в том числе привлекли внимание к литературе. И тогда обнаружилось, что в Латинской Америке есть литература, которая проявила свою зрелость уже много десятилетий назад, которая создала и продолжает создавать произведения, имеющие мировое значение и в то же время отмеченные латиноамериканской спецификой. Обнаружилось также, что эта культура вовсе не является подражанием Западу (во всяком случае, в творчестве своих лучших представителей), но в то же время она не так уж безнадежно далека от тех концептуальных основ культуры Запада, которые распространились по всей планете. Мы, латиноамериканцы, не европейцы, а, как подчеркивал Алехан- дро Липшиц, «европеоиды», родившиеся в лоне «палеозапад- ных» империй (испанской и португальской) и выросшие в драматическом диалоге с современной западной культурой. Мы оказались в положении, не столь далеком от того, в каком находились или находятся и поныне некоторые европейские периферийные страны. К этому следует добавить, что наша культура обогащалась индейскими и африканскими традициями, которые вносят неоценимый вклад в бурный процесс метисации. В наиболее значительных созданиях нашей литературы зарубежный читатель, привыкший к западному искусству, не найдет ничего похожего на робкое копирование, но в них нет и ничего такого, что ему было бы слишком трудно воспринять. Все это способствовало тому, что произведения латиноамериканской литературы приобрели широкую известность, а это в свою .очередь, как часто бывает в подобных ситуациях, ведет к расширению самого понятия «литература», заставляет заново определить и переклассифицировать ее жанры. Сегодня мы все единодушно считаем «Войну и мир» одним из вершинных произведений романного жанра за всю его историю. Но сам Толстой, понимая все отличие этого романа от традиционных в то время (может быть, даже канонических) создававшихся на Западе, утверждал, что «это не роман, еще менее поэма, еще менее историческая хроника», и пояснял: «История русской литературы со времени Пушкина не только представляет много примеров такого отступления от европейской, но не дает даже ни одного примера противного».

А. Карпентьер писал много лет назад, касаясь этой общей проблемы, которая стала насущной для латиноамериканской литературы: «Все выдающиеся романы нашей эпохи начина-лись с такого предупреждения читателю: «Это не роман!» Аналогичное происхождение имеет его концепция о том, что латиноамериканский писатель должен подробно описывать ту действительность, которая его окружает, языком, названным им барочным; и только в этом случае, по мнению Карпентьера, можно правдиво описать и объяснить эту действительность, до сих пор находившуюся вне поля зрения мирового читателя, и, следовательно, только тогда она станет, достоянием мира. Таким образом, подобно Аргедасу, который сделал перуанский мир доступным испаноязычным читателям, Карпентьер предлагает сделать Латинскую Америку достоянием всего мира. Но если богатство языка связано с его информативной функцией, то есть порождается не фантазией художника, а самой латиноамериканской действительностью, то основное внимание писателя должно быть уделено тем приметам этой действительности, которые придают ей неповторимость и в то же время отличают ее от так называемого «развитого» мира. Подобное явление в литературе Карпентьер в плодотворной полемике с сюрреализмом назвал «чудесная реальность».

Драматическая действительность Латинской Америки, как она предстает в произведениях, стилистически очень разнообразных, изображение которой, как правило, полемически направлено против «западной» трактовки этой действительности,—вот то общее, что объединяет большинство романов, столь непохожих один на другой. О многих из них мы уже говорили, другие появились в 60-е годы, например «Дворец павлина» Уилсона Хэрриса, «Элой» Карлоса Дрогетха, «Верфь» Хуана Карлоса Онетти, «Век Просвещения» Алехо Карпентьера и «Смерть Артемио Круса» Карлоса Фуэнтеса, «Игра в классики» Хулио Кортасара, «Спасибо за огонек» Марио Бенедетти, «Зеленый дом» Марио Варгаса Льосы, «Сто лет одиночества» Габриэля Гарсиа Маркеса и «Всадники» Давида Виньяса, «Последняя женщина и близкий бой» Мануэля Ко- финьо Лопеса, «Я, Верховный» Аугусто Роа Бастоса и «Маска- ро, американский охотник» Арольдо Конти.

Простой перечень этих произведений говорит о том, что латиноамериканская литература, главное место в которой принадлежит сейчас роману, подобно тому как в эпоху модернизма и авангардизма ведущую роль в ней играла поэзия, получила мировое признание. Таково же в свое время было значение русского и американского романов, определивших лицо национальных литератур, и по той же причине — стремление поведать миру о жизни своих стран, ибо это имело всеобщее значение. А это непременно порождало не только новые объекты изображения, но и новые взгляды на мир: Толстой и Достоевский, Фолкнер и Хемингуэй, Карпентьер и Гарсиа Маркес не только говорят о различных странах, но и делают это в разной манере (отличаясь как друг от друга, так и от всех остальных), обогащая общечеловеческую культуру.

Современная латиноамериканская литература, разумеется, не ограничивается романом. Не меньшее значение, хотя они и не в равной мере популярны, представляют поэзия и рассказ, доказательством чего служит творчество двух наиболее значительных писателей, работающих в этих жанрах,— Марио Бене- детти и Хулио Кортасара. Бенедетти, говоря о «великой латиноамериканской поэзии», напоминает, что ей «не потребовался бум, чтобы подняться на высший уровень».

В свою очередь Кортасар убежден, что «почти в каждой испаноязычной стране Америки рассказу принадлежит такое исключительное место, какого он никогда не имел в других романских странах». Доказательством правильности этих слов служат рассказы самих Кортасара и Бенедетти, а также произведения других романистов, развивающих этот жанр: Карпентьера, Аргедаса, Онетти, Рульфо, Роа Бастоса, Гарсиа Маркеса, Сальвадора Гармендиа, и, разумеется, творчество таких писателей, по преимуществу новеллистов, как Франсиско Колоане, Онелио Хорхе Кардосо, Хуан Хосе Арреола, Рене Маркес, Хулио Рамон Рибейро и Антонио Бенитес.

В современной литературе выдающуюся роль по-прежнему играют и такие произведения, которые Альфонсо Рейес назвал «вспомогательной литературой», то, что сейчас называют—и этот термин нас не может удовлетворить—«свидетельствами». Это документальная литература, теснейшим образом связанная с горячими проблемами современности. Ее начинают «Факундо» Сармьенто и «Серганы» Эуклидеса да Куньи, продолжают «Сражаясь вместе с милисьяно» Пабло де ла Торрьенте, «Мамита Юнай» Карлоса Луиса Фальяса и «Бойня» Родольфо Уолша, а в последние годы этот жанр переживает значительный подъем, даже оказывая влияние на другие жанры.

Одно из центральных мест в нашей литературе занимают также речи, дневники и письма... Поскольку взгляды многих специалистов на то, что такое литература, грешат академиче-ской узостью, до сих пор не уделяется достаточно внимания вопросу о том, какова роль этого жанра в нашей литературе, которую в последние годы потрясают жаркие дискуссии, порождающие яркие, полемические статьи. Признание факта вхождения латиноамериканской литературы в мировую литературу, разумеется, не означает, что мы ожидаем аплодисментов по этому поводу, как не означает и смены одного вероисповедания другим. Напротив, это предполагает осмысление того вклада, какой внесла она в расширение духовных горизонтов человеческой культуры. Мы не должны забывать, что всего лишь несколько десятилетий назад то, что происходило в Азии, Латинской Америке или Африке, в этих «отдаленных» уголках земли (отдаленных от чего?), этих «где-то там», исчезновение которых с мягким юмором предрекал еще несравненный Альфонсо Рейес, относилось к малозна- чительным событиям местного масштаба. В последние годы то, что произошло во Вьетнаме, на Кубе или в Анголе, стало событиями мирового значения. Таким образом, уязвимым Представлениям о человеке, утверждаемым опасными концепциями современного гуманизма, согласно которым человеческая сущность определяется мужским началом, принадлежностью к белой расе, к буржуазному, западному миру, а все остальное исключается,— таким представлениям латиноамериканская литература вместе с другими литературами противопоставляет свои, неизмеримо более богатые. Мы утверждаем по всей планете, что подлинный человек — это и женщина, и черный, и желтый, и метис, рабочий и крестьянин, азиат, латиноамериканец и африканец. И мы, латиноамериканские писатели, можем сказать, перефразируя памятные слова Николаса Гильена: в окончательном облике человека будут запечатлены и наши черты.