ПРИНЦИП ДЕЯТЕЛЬНОСТИ КАК ОСНОВАНИЕНАУЧНЫХ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКИХ ПРОГРАММ

Сомнения в правомочности метафизики деятельности, выносящей за скобки инвариантное содержание деятельности ради процесса действия, отнюдь не означают, что принцип деятельности не может стать основанием научного изучения различных сфер социальной реальности. То, что выносится наукой за пределы своей понятийной системы или совокупности методологических средств, становится объектом философской и логико-методологической рефлексии. В результате философско-методологического анализа могут быть выявлены границы принятых оснований, несоответствие между вынесенными за скобки аксиомами и конструктивными принципами исследования, предложены различные варианты расширения исходных аксиом научного анализа, их изменения или отказа от них. Такой анализ позволяет подготовить фундамент для новых исследований.

Современное научное познание показывает, что принцип деятельности служит весьма конструктивным методологическим средством при построении разнообразных исследовательских программ. Можно сказать, что становление социальной науки во многом обязано осознанию важности и конструктивности этого принципа. Формирование таких социальных наук, как теория права, политэкономия, социология, теснейшим образом связано с рассмотрением общественной реальности под углом зрения деятельности составляющих общество групп, индивидов, различного рода институтов.

В политической экономии формирование первой научной исследовательской программы — трудовой теории стоимости (А. Смит, Д. Рикардо) связано с построением экономической теории на основе понятия деятельности, рассмотренной под специфическим утлом зрения. Этот угол зрения определяется не только тем, что деятельность рассматривается как труд, как производство материальных благ, но и тем, что решающее значение придается целерациональной мотивации. Иными словами, трактовка деятельности как целенаправленной и целерациональной, как труда, предполагает рациональную трактовку человека, рационалистический образ экономического человека, движимого соображениями рациональности, расчета, экономической выгоды. Этот подход определяет и трактовку в классической политэкономии разделения труда, обеспечивающего повыше- ниє его производительности, и целей деятельности, и движущих мотивов личности.

Переход политэкономии на позиции теории предельной полезности был связан с отказом от методологических и теоретических оснований классической по-литэкономии и прежде всего с отказом от целерационалистической трактовки деятельности и мотивации. Так, Менгер стремится понять решающую роль субъ-ективных факторов в экономике, т. е. актов хозяйственной деятельности. Истоком экономической деятельности, согласно Менгеру, являются потребности, точнее, чувство неудовлетворенности и беспокойства, возникающие в том случае, если потребности не удовлетворяются. Экономическая теория должна исходить из соотношения между наличным предложением благ и количеством, достаточным для удовлетворения потребностей (здесь существенно предвосхищение потребности).

Дальнейшая эволюция теории предельной полезности привела к осознанию праксеологического основания, лежащего в фундаменте этой теории, к попытке построения этой теории на базе понятия деятельности, конечно, трактуемого иначе, чем в классической политэкономии. Выявление праксеологическнх оснований экономической теории, в данном случае теории предельной полезности, связано с пониманием экономического поведения как частного случая поведения человека, с отказом от представлений, абсолютизирующих целерациональ- ность структуры деятельности и мотивации человека, с фиксацией более глубоких слоев его мотивации.

Это движение в наиболее полной мере было реализовано в рамках теории предельной полезности Людвигом фон Мизесом. В 1949 г. он выпускает книгу «Человеческая деятельность», в которой обосновывает мысль о том, что экономика является областью праксеологии. В основе ее лежит понятие действия, цель которого заключается в том, чтобы определить пути снятия чувства беспокойства, выбора между альтернативными возможностями. Развивая эту точку зрения, Л. фон Мизес резко критикует рационалистические представления о деятельности.

Неприятие интеллектуалистской деятельности объясняется прежде всего номиналистической позицией экономистов, защищающих теорию предельной полезности, исходным для них является действие индивида, представление об атомарном социальном действии. Поскольку знание в каждом индивидуальном действии представлено в форме фрагментарного, весьма неполного, разрозненного опыта, постольку оно не может служить руководством к действию, а рациональность — изначальным мотивом деятельности. Эта линия критики рациональности и целерационалистических представлений о деятельности реализована в работах Хайека.

97

Заслугой этого направления в экономической науке является анализ более глубоких слоев мотивации человеческого поведения, изучение роли предельной склонности к потреблению, предпочтений, ожиданий, предвидения, выбора, разнообразия потребностей, различных психологических факторов в сфере потребления, в экономическом поведении и социальном действии.

•Пак ^882? Разумеется, обращение к некогнитивным компонентам экономического поведения создает дополнительные трудности для экономической теории. Дело не только в том, что эта сфера мотивации является более скрытой, не вербализуемой, трудной для рационального осмысления, но и в том, что исходные номиналистические позиции исследовательской программы, базирующейся на теории предельной полезности, предполагают редуцирование общественной реальности к серии социальных действий индивидов.

Праксеологическое направление в экономической науке является разновидностью актуализма в конкретно-научном познании. Оно усматривает в актах деятельности единственную подлинную реальность. Все остальные формы социального бытия: бытие нормы, ценностей, социальных регулятивов, институтов и др. — объявляются квазиреальностью, «мнимым» бытием, за которым скрыта человеческая активность. Так, для Хайека общество, коллектив, экономическая система, капитализм — это термины, не имеющие реального содержания. Вслед за классической политэкономией он апеллирует к рыночной экономике, но в отличие от нее видит во всех формах обязательного принуждения, во всякой нормативной регуляции человеческого действия с помощью институтов, социальных и культурных образцов путь к рабству, проникновение тоталитарной установки в либеральное мышление.

За рамки экономической теории, построенной на праксеологическом основании, выносятся целевые ориентиры индивидуального действия, объективно- обязательные регулятивы экономического поведения (например, стоимость), обеспечивающие связность и согласованность индивидуальных действий, реальные формы потребления и действия. Поэтому JI. Мизес строит модель экономики бесперебойного кругооборота, где центральную роль играет понятие рынка, ориентирующего действие каждого человека, реализующего интересы индивида и интересы всех участников обмена. Для маржиналистских концепций характерно понимание свободы как отсутствия принуждения, отрицание каких-либо надындивидуальных форм существования деятельности, в частности, государства и его вторжения в экономику, отождествление государственного управления и планирования экономики с административным деспотизмом. Не без оснований Б. Селигмен усматривает в концепциях экономического либерализма оправдание властвующей элиты, средство идеологического обоснования и хитроумного оправдания неограниченной экономической мощи, находящейся в распоряжении отдельных лиц.

Еще одна особенность актуализма в экономической науке — это существенные метаморфозы в понимании сущности и роли теории. Если в классической политэкономии теория рассматривалась как выявление всеобщих и необходимых законов функционирования и развития экономической реальности, как объективное знание о реальности, то в современных актуалистских концепциях подчеркивается инструментальность теории. Теория истолковывается как основание принятия решения и осуществления действия, как одно из операциональных средств, используемых человеком для уяснения условий оптимального действия, формирования проекта и его реализации в действии. Рациональность в рамках маржинализма трактуется как основание и средство для осуществления выбора, решения и действия. Инструменталистское понимание теории в современной политэкономии отмечено историком экономических учений Э. Жам- сом. По его словам, «современный экономист не считает более свою теорию единственно правильной, он видит в ней лишь один из методов анализа, ценность которого заключается не в степени соответствия реальным фактам, а в степени связности и удобства пользования ими. Речь идет о том, чтобы знать, приготовили ли tool-makers (люди, изготовляющие инструменты), инструменты, которые впоследствии смогут удобно использовать tool-users (люди, использующие инструменты). <...> Всякая теория стремится к выявлению результатов какого-нибудь действия. Если мы это признаем, а это признается почти всеми, то различия между теорией и доктриной, теоретическими знаниями и практическими рекомендациями, наукой и искусством смягчаются» В этих словах дана характеристика экономической мысли XX в., для которой теория соотносится не непосредственно с реальностью, а с действием. Поэтому цель теории не в том, чтобы воспроизвести наиболее полно свой объект, дать его описание или объяснение, а в том, чтобы выявить условия действия. Реальность социального действия — вот то бытие, с которым теперь сопряжена теория.

В противовес актуализму маржиналистской концепции институциональная школа отдает приоритет экономическим институтам (денежному хозяйству, социальному контролю и др.), с которыми сопряжено человеческое поведение. В рамках институциональной школы (У. К. Митчелл, Дж. М. Кларк, Дж. Гобсон, Г. Минз) подвергается критике рационалистический образ человека, отстаивается сложность, внерациональность экономической мотивации, однако наиболее важным моментом этого направления является то, что в нем фиксируется значение надличностных механизмов экономического регулирования, существование различных форм руководства экономическим поведением. Если маржинализм предлагает модель рынка, то институционализм — модель государственной регулируемой и планируемой экономики, приспособленную к условиям государственно-монополистического капитализма. В этой модели большое место занимают нормы коллективного действия, осмысление человеческих ценностей и этических нормативов, подчиненных необходимости осуществления эффективного социального контроля над социальными действиями. Институционализм в экономической науке — разновидность нормативизма, обращающаяся в конце концов к этике добровольного сотрудничества и принятия социальных норм в качестве последнего нормативного обоснования экономического поведения. Теория права в Европе уже в XIX в. обратилась к деятельности как к тому фун-даментальному принципу, который позволит построить юридическую науку. В связи с этим на рубеже нашего века в европейском юридическом мышлении произошли существенные сдвиги способа мысли, отразившиеся на трактовке деятельности. Теорию права перестали интересовать такие вопросы, как природа права, содержание правовых норм. Юридическое мышление XX в. абстрагируется от рассмотрения права в более широком социальном контексте, от выяснения обусловленности права социальными отношениями, сосредоточивая основное внимание на функционировании правовых норм, на их действенности, эффективности, способах реализации. Известный теоретик права Р. Паунд так характеризовал правовое мышление XX в.: «Характерны скорее функциональный подход и тенденции исследовать то, как действуют правовые нормы, как нужно их создавать, чтобы можно было с их помощью добиться соответствующих результатов, скорее это, а не вопрос о том, насколько правильно абстрактно рассмотренное содержание этих норм. Последнее вынуждает нас исследовать цель права, тогда как функционализм проявляет интерес к достижению цели»Такой подход, абстрагирующийся от выяснения целей правовых действий, от природы права, связав с тем обстоятельством, что в правовой науке нормы и действия начинают рассматриваться прежде всего под углом зрения повышения социального контроля, обеспечения реализации правовых норм существующего общества. Естественно, что правовая наука все более обретает вид «социальной инженерии», которая признана обеспечить максимальную эффективность правовых механизмов капиталистического общества, успешное функционирование существующего нормативно-правового порядка. Паунд, описывая особенности современного юридического мышления, сопоставляет деятельность юристов с работой инженера: «О работе инженера судят по ее соответствию поставленным целям, а не по тому, соответствует ли она неким идеалам традиционного типа. В отличие от прошлого мы так же подходим и к деятельности юристов, судей, законодателей. Мы хотим изучать правопорядок, вместо того чтобы вести споры о природе права. Мы думаем об интересах, потребностях, требованиях, а не о правах, ибо именно первые нужно обеспечить. <...> Подобная перемена на-блюдается у всех юристов» . Излагая наиболее характерные темы современной юридической литературы, он особо отмечает изучение социальной эффективности правовых институтов и средств, позволяющих сделать правовые нормы более эффективными. При этом он обращает внимание на то, что ныне вместо абстрактной справедливости абстрактных норм интерес направлен на конкретное решение конкретных юридических казусов.

В рамках этих общих моментов юридического мышления XX в. в теории права сложились два направления, каждое из которых абсолютизирует один из моментов правовой деятельности и правового поведения личности. Первое направление можно охарактеризовать как актуализм в юриспруденции, как выражение номиналистической тенденции к растворению правовых норм в актуальной, живой практике юридических действий, в наличных решениях судей, законодателей, правоведов. Представителями этого направления являются Р. Паунд, Е. Эр- лих, Ю. Стоун, Дж. Френк, К. Ллевеллин. Здесь основной упор делается на практику юридических решений и действий, на выявление предпочтений, симпатий, антипатий, роли различных психологических факторов при принятии определенного юридического решения и осуществления правовых норм. Противопоставляя «книжное» и «действующее» право, представители этого направления усматривают в праве процесс отправления правосудия, а в правовых нормах — лишь обобщенное предсказание того, что сделают суды — лишь мнение законодателей по определенным вопросам, которые вытекают из судебных решений по частным судебным делам.

В соответствии с актуалистской тенденцией представители этого направления рассматривают право как серию судебных решений, определенную последовательность действий различных лиц, участвующих в правовом процессе и решении.

Эта же линия проводится и в «упсальской школе» в юридической науке. В работах А. Хегерстрема, К. Оливекрона отрицается реальность правовых норм; право выводится из того факта, что, с одной стороны, законодатель выявляет ожидаемые ситуации, а с другой — судья в своих действиях исходит из презумпции соответствия своей деятельности ожиданиям законодателя.

Как видим, в рамках этого номиналистического направления вполне последовательно проводятся принципы актуализма — отвергается сама идея независимого существования норм, упор делается на процессы принятия решений и действия юридических лиц. Такая позиция позволила подчеркнуть разрыв между правовыми нормами и их реальным осуществлением и истолкованиями в судебной практике буржуазного общества. Однако весь пафос здесь был обращен не против этого разрыва, а против субстанциализации правовых решений, против идеи нормативного порядка, против нормативной фиксации законодательных решений. Такая позиция, снижающая значимость юридических норм, фактически подрывает принципы правового порядка и может служить оправда-нием судебного произвола. Во всяком случае, тезис актуализма о том, что суд создает право, а норма, принятая судом, выполняет функцию правовой нормы, значительно раздвигает границы произвола при принятии судебного решения. Беспрестанное судебное правотворчество сужает границы формального права и фактически элиминирует социальную действенность норм права, их обязательность. Согласно защитникам актуализма, правовые нормы — объективация представлений индивидов, а их обязательность — это объективированное чувство связанности людей. При такой психологической трактовке норм права они превращаются в фантом, в термины, не имеющие реального содержания и рационализирующие субъективный опыт, самосознание «живого потока» судебных действий.

Второе направление можно назвать нормативизмом в правовой науке. Оно подчеркивает автономное существование правовых норм, их обязательно-принудительный характер и несводимость к действиям судей, юристов, законодателей. В противовес номинализму нормативизм проводит мысль о субстанциональности правовых норм. Эта реалистическая позиция в отношении бытия правовых норм защищается прежде всего функционализмом в юридической на- у?е. Так, для Дюркгейма, Б. Малиновского правовые нормы санкционированы социальными механизмами и имеют принудительную силу. Основные усилия представителей этой линии направлены на то, чтобы раскрыть функции права в осуществлении социального контроля, в поддержании и упрочении определенного социального порядка. Нормативистский подход к правовой реальности и правовым действиям завершается в идее правового государства, в рассмотрении государства как единственного субъекта правотворчества и гаранта реализации правового, нормативного порядка. Естественно, что при таком подходе деятельность юридических лиц лишается какого-либо законообразутцего содержания и становится по своему характеру лишь законосообразующейся. На трактовку деятельности в правовой науке весьма существенное влияние оказали новые веяния в западной социологии и прежде всего ее поворот к теории социального действия, начатый Знанецким и М. Вебером. Не рассматривая всех аспектов социологии действия, укажу на некоторые наиболее значительные в данном случае моменты концепции М. Вебера. Во-первых, социальное действие рассматривается им как главный объект исследования, определяющий статус социологии как науки. Во-вторых, следует подчеркнуть недвусмысленное проведение М. Вебером номиналистической позиции, редуцирующей все формы объективно-институционального бытия к социальным действиям индивидов. М. Вебер подчеркивает, что действие индивида является социальным в той мере, в какой действующий индивид приписывает ему субъективный смысл. В-третьих, он вычленяет четыре типа социального действия в соответствии со способом ориентации: 1) рационально ориентированное на систему дискретных индивидуальных целей, 2) ценностно-рациональное действие, 3) аффективно ориентированное действие, 4) традиционно ориентированное действие. Ценностно-рациональное и аффективно ориентированное действия объединяет то, что смысл действия дан не вне него, а имманентен действию, причем действие совершается ради самого себя. Целерациональное действие предполагает калькуляцию и взвешивание целей, средств и результатов, расчет возможных средств и ожидаемых результатов. Эти четыре типа действия являются, по М. Веберу, элементами, сочетающимися в конкретном действии. Наконец, следует отметить его идею о нарастании формальной рациональности в социальной жизни. Выбор ценности определяется верой человека в эту ценность. Научно-теоретическое знание отнюдь не ответственно за тот или иной выбор. Желания человека — вот исток ценностных позиций человека, который осуществляет выбор, исходя из своей совести и личностного мировоззрения. Прогресс науки нельзя отождествлять с повышением ценности человеческого существования, с прогрессом обоснования или реализации смысла бытия. Наука и теоретическое знание, по М. Веберу, ценностно нейтральны. Повышение рационализации, связанное с том числе и с прогрессом науки, лишь выявляет, что деятельность в любых ее формах всегда связана с определенными ценностями и предполагает отрицание иных ценностей.

Дальнейшее развитие социологической теории социального действия шло в направлении поиска синтеза различных тенденций в трактовке деятельности, причем действие рассматривается в единстве с социальными нормами и ценностями. Именно в этом заключается существо «волюнтаристической теории действия» предложенной Парсонсом. Пытаясь осуществить конвергенцию различных традиций в трактовке деятельности, в частности, традиций утилитаризма, немецкого идеализма и собственно социологических концепций (М. Вебера, Э. Дюркгейма, В. Парето), Парсонс стремится объединить все типы факторов, которые ранее рассматривались в качестве независимых переменных в различных теориях социального действия. Исходная его позиция заключается в представлении о деятеле, который ориентируется на ситуацию и действует в соответствии с институциализированными в социальной системе и интернализованными в системе личности деятеля нормами и ценностями. Иными словами, Парсонс стремится преодолеть разрыв между нормами и ценностями, имеющими институциональную форму, и субъективным смыслом действия, ибо деятель интер- нализует социальные нормы и ценности. Подчеркивая целенаправленность действия и его сопряженность с определенным контекстом отношений, Парсонс особо отмечает наличие свободы выбора у субъекта действия. При этом ценности и нормы рассматриваются Парсонсом как равноправные элементы человеческого бытия. Не касаясь всех различений, проводимых Парсонсом, например, инструментальной и консуматорной деятельности различных компонентов действия отмечу, что его концептуальная схема социального действия может рассматриваться как попытка синтеза актуализма и нормативизма в рамках теоретической социологии. Принятие принципа деятельности в качестве основания научных исследова-тельских программ привело к формированию ряда новых научных теорий, к изучению социальной реальности под новым углом зрения, способствовало построению теоретического объекта ряда научных дисциплин. Так обстояло дело в экономике и социологии. Психология также обратилась к принципу деятельности как той системе отсчета, которая позволит ей по-новому взглянуть на свой собственный предмет. Обращение к принципу деятельности как методологическому средству изучения психической жизни человека и способу задания объекта исследования позволило психологии выявить ряд новых аспектов психики, обратить внимание на те стороны, которые ускользали при традиционных способах ее анализа. Переход от психологии восприятия к психологии воли, к осознанию значимости волевых актов в различных психологических способностях и прежде всего в процессах мышления, поворот к изучению деятельностных механизмов усвоения в педагогической психологии, формирование новых отраслей психологии: психотехники, психологической методики профессионального отбора, инженерной психологии — все это свидетельствует о методологической эффективности принципа деятельности, явно или неявно принимаемого психологами в качестве теоретической модели объекта исследования. С этим же связано и формирование прикладной психологии. Тяготение психологов к решению прикладных задач, быстрый рост таких задач существенно модифицирует характер психологического исследования. Эта метаморфоза в самоопределении пси-хологии была хорошо выражена Г. Мюнстербергом. Определяя задачи психотехники как отрасли прикладной психологии, он писал: «Как и всякое техническое знание, прикладная психология устанавливает, что должно произойти, как бы говоря: если ты хочешь достичь той или иной определенной цели, ты должен вступить на такой-то путь и прибегнуть к таким-то вспомогательным средствам. Правильна ли эта цель, это, собственно, технической науки не касается. <...> Выбор же целей он (психолог. — А. О.) предоставляет тем, кто стоит в соприкосновении с практической жизнью»

Само собой понятно, это весьма обостряет этические проблемы психологического исследования, поднимает перед психологом всю сумму мучительных вопросов об оправданности целей исследовательской деятельности.

Принцип деятельности, как известно, способствовал формированию новых направлений в теоретической психологии. К ним следует отнести концепцию Выготского, рассматривавшего умственные действия как интериоризацию внешнего, практического действия, операциональную концепцию интеллекта, развитую Пиаже, учение о личности как открытой, деятельной системе Г. Оллпорта.

Расширение принципа деятельности до принципа жизнедеятельности позволяет уяснить границы антропологизма, социоморфизма и историцизма, указывает на то, что нельзя все отыскивать только в мире конечных актов, что существует запредельная, высшая размерность человеческого духа. Если вспомнить слова Г. Гессе, то творения духа, искусства, культуры — это «прорывы из времени в вечность», «они всякий раз — освобождение от рабства времени, прыжок человека из грязи своих инстинктов, из своей инертности, в другую плоскость, во вневременное, разрешенное от времени, божественное, всецело внеисториче- ское и враждебное истории бытие» . Критика парадигмы деятельности отнюдь не означает построения идеала некоей Касталии, страны интеллектуалов, духовной элиты, самозабвенно предающейся медитации и игре в бисер. Ведь прорывы из времени в вечность достигаются тяжкой работой духа, напряжением всех творческих сил личности. Гессе не приемлет позицию, превращающую активную духовную жизнь в мечтательную, душевно вегетативную. По его словам, «нам не следует стремиться к бегству из vita activa в vita contempativaно мы должны пребывать в бесконечных странствиях между ними и чувствовать себя дома одновременно и тут, и там, должны жить в каждой из них» .

Обращая внимание на возможности принципа деятельности в научном знании, не следует упускать из виду, что в наши дни — в эпоху экологического кризиса, нависшего над всеми странами, в эпоху предвидимого истощения природных ресурсов — парадигма деятельности, идеология вселенской мощи человечества, этос всесилия человека все более и более встречается со скепсисом и неприязнью. В различных обществах чувствуется тяга к иным культурным образцам и к иным стандартам поведения. С этим связан громадный рост интереса к восточной мистике, к парадигме созерцания природы, к технике самоуглубления и т. д. Самокритика западной интеллигенции, одним из проявлений которой является критика парадигмы деятельности, ее тяготение к ценностям восточных культур, совпадает и перекликается с критикой западной цивилизации, которая дается афроазиатской интеллигенцией. Так, английский историк Тойнби видит в даосизме и синтоизме путь спасения западной цивилизации от экологической катастрофы. Иранский философ С. X. Наср усматривает в обожествлении природы, характерном для суфизма — иранского мистицизма — средство избавления азиатских стран от отрицательных последствий экологического кризиса, связанного с трансплантацией технических и научных новшеств, с привитием идеологии деятельности и активизма. В современной западной культуре стали весьма модными сначала веданта, позднее дзэн, а в настоящее время — суфизм . В таких странных идеологических формах выражается сознание того, что перед человечеством возникают новые задачи — задачи самосохранения в условиях экологического кризиса, вызванного деятельностью человека, неосмотрительным техническим вторжением в природу и нарушением природного равновесия, задачи выработки новых культурных образцов и стандартов поведения. В деятельности, которая еще в середине нашего века рассматривалась как условие выживания человечества, ныне усматривается разрушительная сила, угрожающая самому человеческому существованию. Речь идет не об отказе от деятельности, а об отказе от парадигмы деятельности, от превращения абсолютистски истолкованной деятельности в высший культурный образец. В этой связи можно напомнить слова Канта: «Вряд ли грядущие века смогут обойтись без таких образцов, ибо они все больше будут удаляться от природы и в конце концов, не имея постоянных примеров ее, вряд ли будут способны составить себе понятие об удачном сочетании в одном и том же народе законного принуждения высшей культуры с силой и правильностью свободной природы, чувствующей свою собственную ценность»

Итак, для того чтобы утвердить принцип деятельности в философском сознании, необходимо не только расширить его, превратив в принцип жизнедеятельности, но и связать его с пониманием мира, горизонт которого открыт. Это позволит понять жизнедеятельность человека и как образец культуры, и как смысловой вектор жизни человека, и как форму смыслополагания и смыслопо- стижения.