МИКРОАНАЛИТИЧЕСКАЯ СТРАТЕГИЯ В СОЦИАЛЬНОЙ ИСТОРИИ НАУКИ

В социальной истории на рубеже 80-90-х гг. XX в. произошло существенное изменение и предмета, и методов исследования. Осознав ограниченность и недо-статочность макроаналитической стратегии, гражданские историки осуществили поворот к иной — микроаналитической стратегии в социальной истории. В чем же существо этого поворота? Как этот поворот сказался на социальной истории науки?

Прежде всего этот поворот состоит в обращении к анализу групп власти, которые, по всеобщему убеждению историков, способны оказать громадное влияние на осуществление определенных социальных изменений и социальных движений. Проблема власти стала в центре внимания и гражданских историков, и историков науки. Уже не государство, не право, не господство, не социальные институции оказались приоритетной областью исследования, а власть как феномен, разлитый во всех социальных взаимоотношениях и во всех сферах социокультурной жизни. В различных микроаналитических моделях власти (власть как воля к власти, как рынок власти, как поле отношений, как игра и др.) власть была понята как предельно широкий и универсальный феномен политической и повседневной жизни людей. При этом устойчивые, институциальные формы власти — государство, право трактуются как вторичные и производные от отношений власти, в которые вступают индивиды. Такая трактовка власти берет свое начало, очевидно, с Фуко, для которого власть — поле социального взаимодействия, поле отношений неравных, подвижных сил, и она имманентно присуща всем социальным отношениям. Микроанализ власти отнюдь не предполагает изучение господства одного класса над другим или эксплуатацию одной социальной группы другой, наоборот, стремится выявить поле взаимоотношений, в которое вовлечены все участники властных отношений, пронизанность каждого из них интенциями на власть. Такова первая особенность микроаналитической стратегии в социальной истории.

Вторая особенность микроаналитической стратегии в социальной истории заключается в раскрытии конкретно-исторических взаимодействий малых групп (таких как семья, группы давления, исследовательские группы, властвующие группы и др.), причем особый интерес проявляется к механизмам неформальных, неинституциальных форм взаимодействия этих групп и к тому влиянию, которое оказывает сложное поле их взаимоотношений на неполитическую активность.

Третья особенность микроаналитической стратегии в социальной истории состоит в том, что в ее предмет включается «повседневная история», проблемы повседневной жизни, не ограничивающейся политикой, отношениями власти, политической активностью. Изучение такого рода проблем существенно расширяет состав и область социальной истории, которая охватывает собой уже не только сферы, ставшие объектом рефлексии в различных источниках и документах, но и области нерефлексивной жизнедеятельности людей (шаблоны их поведения, инвариантные речевые структуры и клише, дискурсивные практики различного рода и др.).

Четвертая особенность микроаналитической стратегии в социальной истории, которая особенно четко обнаруживается в работах последнего десятилетия, обращение к структурам сознания отдельного индивида, включенного в малую группу, к его интенциям, пониманию, способам достижения консенсуса в группе, к его убеждениям, сказывающимся в его предубеждениях, предрассудках, самосознании и поведении, в его личном, экзистенциальном опыте. Микроаналитическая стратегия в социальной истории здесь уже смыкается с достижениями психоанализа, феноменологии, экзистенциализма и использует их в своем анализе.

Пятая особенность микроаналитической стратегии в социальной истории — поворот к изучению отдельных случаев, отказ от исследования длительных социальных процессов, выявления преемственности различных этапов в истории отдельных обществ и в истории разных культур, подчеркивание своеобразия каждого этапа и отдельного случая, его неповторимости и уникальности, отказ от поиска единых механизмов социального прогресса и от самой идеи прогресса, что сопровождается кардинальной перестройкой методологии исторического исследования.

Шестая особенность микроаналитической стратегии в социальной истории связана с тем, что проводится мысль о невозможности одной-единственной, универсальной методологии и методики исследования, что каждый отдельный случай требует своей собственной методологии, специфических процедур, релевантных этому случаю. Претензии на универсальную методологию исторического исследования и на единую методику оцениваются как вненаучные и контрнаучные. В соответствии с этим предполагается, что можно и нужно построить ситуационную логику, логику, которая будет результатом обобщения тех процедур, которые использовались и используются в анализе отдельных случаев. Необходимо отметить, что подобное неприятие универсальной методологии среди социальных историков нашло созвучие в постпозитивистской критике методологии и прежде всего в методологическом анархизме Фейерабенда и Спиннера. Методологические достижения исторических наук XX в. при таком подходе могут быть утеряны, а в философско-методологическом сознании историков вполне может утвердиться и реально утверждается описательство и эклектизм.

Итак, микроаналитическая стратегия в социальной истории ориентирует историков на исследование отдельных случаев (case studies), стремится ограничить себя описанием изолированных социально-исторических и социокультурных событий, абстрагируется от анализа их взаимосвязей, от раскрытия закономерностей и общих социальных процессов, преемственности отдельных этапов. Эта стратегия обращает преимущественное внимание на межличностные контакты в малых группах, на отношения малых групп и использует преимущественно социально-психологические методы исследования малых групп (социометрию Я. Морено, микроанализ групп, этнографические и антропологические методы). Необходимо подчеркнуть, что в разных странах традиции социальной истории развиты в разной степени. Если в англоязычных странах это историографическое направление приобрела наибольший размах и реализовало как макроаналити- ческую, так и микроаналитическую стратегии, то в Германии программа социальной истории обычно отождествляется с историей всего общества и всех действующих в нем сил, причем общество понимается как множество межличностных способов общения, форм, образований, институций и порядков . Формирование социальной истории как нового историографического направления самими немецкими историками связывается с расчленением экономической и социальной истории, с выявлением особенностей социальной истории относительно экономической истории, причем социальная история трактуется как изучение механизмов и процессов макроизменений социальной системы, т. е. весьма глобально. Предметом социальной истории (так же как и экономической истории) считается осмысление социальных структур и процессов. В немецкой социальной истории акцент в 1970-е гг. делался на политические структуры и процессы. Поэтому-то для ряда историков Германии социальная история, отождествлявшаяся с политической историей, казалась «заминированным полем для ученых» . И до сих пор среди немецких социальных историков нет единодушия в том, чем же является социальная история: то ли социальная история есть история всего общества, всех его аспектов, всех его структур, то ли социальная история есть одна из исторических дисциплин, изучающая социальные структуры, процессы и действия, но принципиально отличающаяся от экономической, политической истории и от истории культуры? Надо сказать, что большинство немецких историков отказывает социальной истории в самостоятельности, для них — это прежде всего подход, который стремится выявить историю всех аспектов общественной жизни, а «исследуемые в ней социальные структуры существуют в других исторических поддисциплинах (в экономической, политической, культурной истории) и структурная история неспецифична для социальной истории. Социальная история всегда нечто большее, чем история структур, так как она исследует и социальный опыт и социальные действия» В последней фразе, судя по всему, скрыта попытка осмыслить своеобразие социальной истории как нового историографического направления, коль скоро социальная история включает в поле своего исследования социальный опыт и социальные действия. Однако и в данном случае социальная история рассматривается как единая историографическая программа, в которую своеобразие областей исследования вносит свои коррективы. В зависимости от этих корректив и возникают политическая социальная история, социальная история культуры, социальная история повседневной жизни и т. д. Если вначале история «повседневной жизни» людей рассматривалась как самостоятельное историографическое направление, которое в противовес изучению социальных процессов и структур анализировало опыт, представления и действия людей в повседневной жизни, широко использовало методы культурной и социальной антропологии, то в последнее десятилетие социальная история, модифицировав свои методы и методики, сделала своим предметом микроизменения, происходящие в сознании, повседневном опыте и действиях людей. Более того, она широко использует методы «включенного наблюдения» жизни малых групп и микросообществ. Прежняя «китайская стена» между социальной историей и историей «повседневной жизни», которая была присуща немецкой историографии еще в 1970-е гг., была разрушена. Как отметил один из историографов немецкой социальной истории, «включение методов культурной и социальной антропологии в социальную историю привело к решающему прогрессу в последние годы. <...> Структуры и процессы больше, чем сумма опытов, первые нередко отсутствуют или получают искаженное выражение в опыте людей. А, наоборот, опыт людей не детерминирован целиком и полностью структурами и процессами. Между этими измерениями действительности нет конгру-энтности, а существует разрыв.

Нетрудно заметить, что здесь нет согласия и различные исследователи по- разному трактуют и область, и методы исследования. В Австрии в декабре 1995 г. была проведена конференция по проблемам социальной истории медицины. Правда, следует отметить, что на ежегодном собрании немецких историков науки (Берлин, 26-29 сентября 1996 г.) не было специальных секций и заседаний, непосредственно связанных с социальной историей тех или иных естественных наук, хотя взаимоотношения науки и общества обсуждались на секциях № 14 («Наука на рубеже 1900 г.»), № 18 («Большая наука» около 1900 г., прорыв к новым горизонтам, международные формы организации науки и истории науки около 1900 г.), № 20 («Кризис общества и утверждение технических наук»), № 24 («Естественные науки и промышленность») и др. Скептическое, если не негативное, отношение к социальной истории науки как самостоятельному историографическому направлению в Германии сохраняется до сих пор, хотя социально-историческая проблематика интенсивно обсуждается и непосредственно связывается с проблематикой истории науки.

В англоязычной традиции социальной истории существует гораздо большее согласие и в оценке объектов исследования, и в понимании специфики методов социальной истории. С определенной долей схематичности можно сказать, что англоязычная традиция социальной истории связана с приложением методов макро- и микросоциологии к изучению отдельных аспектов общественной жизни прошлого. И вся диверсификация социальной истории коренится в том, какие методы макросоциологии или микросоциологии используются в историческом исследовании. Если акцент делается на категориальном и методологическом аппарате, например структурно-функционального анализа социальных систем, представленного Парсонсом, то социальная история развертывает макросоци- альный анализ социальных институций, социальных процессов и социальных действий, присущих тому или ином этапу в развитии социальных систем. Если акцент делается на микросоциологическом анализе определенных малых групп в контексте социокультурной жизни определенной эпохи, то разворачивается микросоциальный анализ отдельных случаев и явлений социальной жизни. Можно сказать, что социальная история как историографическое направление— это прикладная социология, повернутая в прошлое, а ее методы и методики во многом, если не во всем, совпадают с методами и методиками макро- и микросоциологии. И это не нарочитое огрубление, а констатация факта, причем исторические науки, обогащенные категориальным и методологическим инструментарием макро- и микросоциологии, смогли выявить новые области исследования, найти релевантные источники, на которые прежде историки вообще не обращали внимания (например, языковые клише, шаблоны поведения и др.), более глубоко осмыслить функционирование и развитие социальной жизни прошлого.

Возникновение и утверждение социальной истории науки позволило преодолеть ограничение истории науки лишь когнитивной историей, найти конкретно- исторические механизмы связи когнитивной стороны с социальными малыми группами, раскрыть связь между интенциями исследователей и формированием исследовательской программы в группе и научной школе, описать многообразие исследовательских групп в истории науки (от научной школы до невидимой коллегии), показать сложность взаимодействия между группами власти и группами ученых, проникновение властных отношений в саму исследовательскую группу, выявить механизмы и каналы достижения консенсуса в группе ученых и т. д. Иными словами, социальная история науки, будучи приложением методов и понятий социологии к реальной истории науки, смогла найти новые области исследования, по-новому сформулировать ряд уже ранее анализировавшихся проблемных ситуаций в истории науки.

Аналогично тому, как в социальной истории были выявлены два подхода — макроаналитическая и микроаналитическая стратегии, и в социальной истории науки также можно выявить две стратегии — одна из них делает своим объек-том взаимоотношение социальных структур и научного знания, влияние социальных изменений на сдвиги в научном знании, на взаимоотношение науки как социального института с другими социальными институтами (макроаналитическая стратегия, представленная, например, в историко-научных трудах Берна- ла, Мертона, Сартона, Р. Холла и др.), а другая, возникшая на наших глазах, пытается уйти от глобальных социологических схем и ограничиться осмыслением конкретно-исторических ситуаций роста научного знания в определенной культуре. Эта стратегия и будет предметом нашего наибольшего внимания в этой главе.

Итак, изучение отдельных случаев научных открытий, полемики между учеными, выдвижения гипотез и построения теорий в определенном социокультурном контексте — такова область исследования микроаналитического подхода в социальной истории науки. Можно, конечно, возразить, что микроаналитический подход в социальной истории науки возник уже давно — в 20-30-е гг. XX в. Действительно, представители различных программ социологии знания не просто строили теоретические концепции, но и пытались приложить методы и понятия социологии знания к реальным этапам научного знания, к генезису научных открытий и к формированию научных сообществ. Среди объектов исследования, осуществленных с позиций социологии знания, следует отметить анализ академии Платона (Ландсберг в 1926 г.), средневековой схоластики (П. Хонигсхейм в 1926 г.), перехода от схоластики к науке нового времени (А. Демпф в 1931 г.), роль научных обществ в XVII в. (М. Орнштейн в 1938 г.), социальных путей развития науки (Э. Цилзел в 1942 г.), социальных аспектов истории науки (С. Лилли в 1949 г.) и др. Понятия и методы социологии знания нашли свое применение в историко-научных описаниях. К сожалению, эти социально-исторические исследования определенных этапов развития научного знания еще не стали предметом осмысления и анализа того, в какой мере они соответствовали выявленным в то время источникам, насколько они достоверны и лишены социологического схематизма, не оказываются ли они лишь приложением схем социологии знания к историческому материалу, не поддающемуся такого рода анализу. Все это вопросы, которые требуют своего ответа. Но одно ясно, что уже возникновение социологии знания существенно расширило горизонт историко-научных исследований, задало им новые перспективы и сформировало новые исследовательские области и проблемные ситуации, которые ранее — при сугубо когнитивном подходе — оставались вне поля рассмотрения историков науки. К ним, в частности, относятся изучение научных обществ и организаций, научных революций и т. д. Аналогичным образом и переход от социологии знания к социологии науки, формулирование собственно социолого-научных программ привели к различным историко-научным исследованиям, которые реализовывали эти программы. Два основателя социологии науки — Мертон и Бернал — были одновременно авторами историко-научных исследований, написанных с позиций социологии. Здесь, конечно же, имеются в виду книга Мертона «Наука, технология и общество в Англии XVII столетия» (1938) и книга Бернала «Социальная функция науки» (1939) и известный труд «Наука в истории общества» (1954). Но все же надо прямо сказать, что такого рода попытки приложения концепций и методов социологии знания и социологии науки в историко-научных исследованиях были редки, представляли собой скорее некую «экзотику», поскольку центральное место в истории науки занимали программы изучения роста истинного научного знания, а в историко-научных работах господствовал сугубо когнитивный подход — развитие научных проблем, научных теорий, научных открытий, познавательного содержания научных дисциплин, их методов и понятийного аппарата. Такого рода пионерские исследования по социальной истории науки оказывались на периферии историко-научных исследований — они были интересны, но задача историка науки усматривалась в другом — раскрыть концептуальное содержание развития научного знания во всех его формах (от открытия до гипотезы, от теории до научной дисциплины). Еще в 60-е гг. XX в. ведущие социологи жаловались на то, что в США крайне незначительное число кафедр и вузов проводит исследования в области социологии науки, что число статей по социологии науки крайне мало'. Проведя контент-анализ статей ряда американских социологических журналов в 1973 г. Д. Чампион и М. Моррис констатировали, что за 5 лет — с 1949 г. — было напечатано 2378 статей и рецензий по 26 областям социологии, из них лишь 21 статья и рецензия относились к социологии науки (или 0,9% от общего числа) . В наши дни ситуация резко изменилась. Американский историк Ф. Грегори в статье «Историко-научные исследования в Северной Америке« отметил «сдвиг американской историографии в социальную историю» . Примерно четверть из членов американского общества историков науки, которое объединяет собой 1603 человека, или интересуется, или специально занимается социальными проблемами истории науки. Социальная история науки оказывается в центре историко-научных исследований. Ее методы, процедуры и понятия широко используются, и без осмысления достижений социальной истории науки невозможно представить себе ныне историю науки и тем более историографию науки. В 1970 г. начал выходить международный журнал «Социальные исследования науки» («Social Studies of Science»). Обзор современного состояния социальной истории науки как историографического направления дан в работах Р. фон Бруха и М. Отте . С чем же связан такого рода поворот? Чем можно объяснить кардинальное изменение статуса социальной истории науки в наши дни?